— Товарищ капитан, — перешел я на официальный тон. — Сегодня нам точно известно расположение штаба дивизии, а завтра его, вполне возможно, перенесут. Когда немцы узнают, что мы захватили в плен артиллерийского офицера, то поймут, что он нам все рассказал. На подготовку нового места для штаба много времени не понадобится. Считаю необходимым обстрелять хутор как можно скорее, и лучше всего этой же ночью.
— Идея хорошая, — одобрил командир, — и для ее реализации нам выделят один дивизион 122-миллиметровых гаубиц 619-го гаубичного полка и минимум десять-двенадцать выстрелов на каждое орудие. Полагаю, этого вполне достаточно. Но с наших позиций хутор не просматривается, на карте он не обозначен, и без корректировщика мы штаб, скорее всего, не накроем.
— А авиация нам не поможет?
— Нашей ударной группе на плацдарме придали авиадивизию смешанного состава, и несколько самолетов они, конечно, согласятся послать на такую цель. Но до вечера бомбы им завезти не успеют.
— В таком случае мы пошлем корректировщика на западный берег. Как вы полагаете, товарищ капитан, с какой стороны нам лучше идти?
— С юга нельзя, — задумчиво ответил комполка, водя карандашом по карте. — Хотя наш полк и укрепился на правом берегу в Данилово, но рядом полно немцев. С востока от наших позиций переправляться тоже не стоит. После вашего ночного рейда немцы должны стать умнее и наверняка выставят больше постов. Вот что, я предлагаю произвести вылазку с севера, близ Андреаполя. Германцы сейчас постоянно штурмуют город и знают, что у защитников еле хватает сил обороняться. Поэтому они не ждут атаки, подступы не минируют и много постов не выставляют. Вот только с рациями у нас плохо. В полку только одна 6-ПК. Чтобы найти вторую, нужно согласовать, по крайней мере, с начальником штаба дивизии, и неизвестно, когда ее пришлют. Да и не разрешат нам тащить рацию в тыл врага.
— А среди трофейного имущества раций разве не было?
— Почему же, были, даже две. Специалисты из батальона связи вместе с переводчиком сейчас пытаются в них разобраться. Но, к сожалению, они стационарные.
— Странно, должны же у артиллеристов иметься переносные аппараты для корректировщиков.
— Совершенно верно, просто корректировщики вместе со своими рациями вовремя уехали в полк, и еще одну радиостанцию забрал офицер, поехавший в штаб дивизии.
— Товарищ капитан, но телефон и пара километров провода найдутся?
— Это я могу обещать.
— Тогда предлагаю следующий план: нашу рацию вместе со связистом мы оставляем на переднем крае южнее Андреаполя, и радист будет поддерживать связь с гаубичным полком. Еще дадим ему полевой телефон, а сами поползем вот в этот лесок в тылу у немцев. При пересечении переднего края немецкой обороны провод будем маскировать, а дальше в маскировке необходимости нет. Если какой-нибудь патруль и заметит провод в темноте, то решит, что он ведет к своему посту. Потом отходим в лес примерно на километр, выбираем высокое дерево, с которого видно село, и начинаем корректировку.
— Выполнить этот план будет нелегко, но другого выхода действительно нет. Что касается командира группы, то, как я понял, вы претендуете на это место. Конечно, нужно бы вам отказать, но ваша ночная операция была проведена весьма успешно, а штаб представляет собой очень важную цель, ради которой можно рискнуть. Так что…
Закончить комполка не успел, потому что в дверь негромко постучали:
— Разрешите, товарищ капитан.
Судя по петлицам младшего лейтенанта НКВД, это явился наш особист Танин, которого я так опасался.
— Разрешаю.
— Проходи, а то мы уже заканчиваем пирушку, — радостно приветствовал вошедшего комбат. Похоже, Иванов был на «ты» со всеми, кроме командира. — Тебе штрафную за опоздание.
Сергей еще раз разлил всем из спиртового чайника, но мне, к счастью, на донышко. Дождавшись, пока оперуполномоченный полка выпьет, комбат, даже не дав ему закусить, тут же спросил:
— Есть какие-нибудь новости?
— Да нет, меня вызывали в армейский отдел для инструктажа по перебежчикам.
— Странно, — удивился комполка. — После того как от нас забрали литовцев, в нашем полку такой проблемы больше не было. Дезертирства, правда, случались. Хотя в бою точно не скажешь — погиб боец, в плен попал раненным или на самом деле сбежал подальше в тыл, но вот именно дезертирства не припомню.
— У нас не было, а вот на некоторых участках фронта такие случаи происходили: начитается несознательный боец вражеских листовок и по глупости поверит тому, что там пишут. А потом ночью перебегает к врагу и сам, представьте, сам сдается в плен. В нашей дивизии народ, конечно, сознательный, да и река здесь. Но вот кое-где, к сожалению, такое происходит все чаще.
— Вот значит, как бывает. — Козлов помолчал немного и медленно начал рассказывать: — Мы-то в окружении только один раз и были, да и то сразу вышли. А вот некоторые части по три раза попадали и выходили с боями. Я беседовал с некоторыми из таких товарищей. Они рассказывали, что когда у окруженцев заканчиваются боеприпасы, продовольствие, медикаменты, а линия фронта далеко, то многие бойцы, слабые духом, от отчаяния бросали оружие и сдавались немцам. Их можно понять, хотя и не простить. А вот как можно сдаться без окружения, я вообще не понимаю. Хотя в Империалистическую было намного хуже. Тогда у Германии еще не имелось механизированных частей, не было стремительных прорывов танков и быстрых окружений. И все-таки миллионы наших солдат тогда сдавались в плен.